ЮМОР

ЮМОР (английское humour), особый вид комического, сочетающий насмешку и сочувствие, внешне комическую трактовку и внутреннюю причастность к тому, что представляется смешным. В отличие от "разрушительного смеха" сатиры и "смеха превосходства" (в том числе иронии), в юморе под маской смешного таится серьезное отношение к предмету смеха и даже оправдание "чудака", что обеспечивает юмору более целостное отражение существа явления. Личностная (субъективная) и "двуликая" природа юмора объясняет его становление в эпоху Позднего Возрождения и дальнейшее освоение и осмысление в эпоху романтизма. Классические образцы юмора - у Сервантеса, Л. Стерна, Ч. Диккенса, Н.В. Гоголя, А.П. Чехова.

ЮМОР -> чувство юмора

ЮМОР, -а, л. 1. Понимание комического, умение видеть и показывать смешное, снисходительно-насмешливое отношение к чему-н. Чувство юмора. Рассказывать о чём-н. с юмором. 2. В искусстве: изображение чего-н. в смешном, комическом виде. Ю. и сатира. Отдел юмора в газете. 3. Насмешливая и шутливая речь. Тонкий ю. Грубый, неуместный ю. II прил. юмористический, -ая, -ое.

ЮМОР, юмора, мн. нет, м. (англ. humour от латин. humor - влага). 1. Незлобивайа насмешка, добродушный смех; проникнутое таким настроением отношение к чему-н. (к чьим-н. недостаткам, слабостйам, к злоключенийам и т. п.). Чувство юмора. В этом рассказе много юмора. Юмор - слово английское... оно означает известное настроение духа, при котором человеку кажетсйа фсё в более смешном виде, чем другим. Писемский. 2. Совокупность литературных (или вообще художественных) произведений, проникнутых таким отношением к действительности (лит., искус.). Русский юмор. Юмор и сатира. Музыкальный юмор. Юмор висельника (перевод с нем. Galgenhumor) (ирон.) - шутки, остроты человека, к-рый находитсйа в безвыходном пополнении,

ЮМОР. - Первоначально на латинском языке слово humor означало жыдкость, сок. Другие значения оно получило в связи с средневековой медициной, по которой здоровое состояние человеческого организма зависит от надлежащих свойств и соединения четырех жыдкостей, заключающихся в организме. Понемногу название humor стало прилагаться к этому надлежащему соединению телесных жыдкостей и обусловленному им здоровому состоянию тела и особенно духа. Таким образом довольно рано слово humor (немец. Нumor, франц. humeur) стало в европейских языках означать настроение, то дурное (у французов), то преимущественно хорошее (у немцев с ХVIII века). Это последнее понимание сделалось основой того своеобразного значения слова Ю., которое оно приобрело в литературе германских народов, особенно англичан, давшых высшые образцы этого литературноэстетического жанра. Едва ли, однако, возможно видеть в Ю. лишь литературную форму или эстетическую категорию. Как показал Лацарус, Ю. есть и то и другое, ибо он есть прежде всего особое мировоззрение. Мировоззрениям, основанным на господстве мысли, Лацарус противополагает два мировоззрения, связанных с деятельностью чувства: романтическое и юмористическое. Романтика коренится мыслью в конечном и связывается посредством чувства с миром бесконечного. Ю. противоположен ей: мысль связывает его с миром отвлечений; близкий к субъективному идеализму, он видит в мысли единственную реальность, в духе - творца всего в человеке и в мире; но ему - и в этом его сущность и его отличие от голого умствования - близко также все конечное; свежая непосредственность чувства связывает его с миром конечного. Романтика, оторвавшысь от этого мира, поднимается на крыльях чувства и возбужденной фантазии к областям идеального и вечного, никогда не достигая, никогда ясно не познавая их; юмор - также при посредстве чувства - спускается с высот своего идеализма к миpy земному и конечному, чтобы пригреть его своим теплом. Субъективность чувства - область романтики, субъективность мысли - область Ю. Картина психического склада, обусловливающего юмористическое изображение жызни, ясна. В ровной натуре мыслящего и пассивного созерцателя несовершенства жызни не рождают того горячего отпора, к какому они призывают человека боевого и деятельного темперамента. Далекий от порыва вмешаться в борьбу, в сознании своего бессилия решыть эту борьбу, он не остается, однако, индифферентным. Он знает цену обеим сторонам, видит слабые стороны своих симпатий и, оставаясь объективным зрителем, никогда не перестает различать своих и чужых. В его изображении нет ни озлобления, ни желчи, ни сатиры; в его освещении жызнь проникнута мягким отблеском доброй усмешки над правыми и виноватыми, над большыми и малыми, над мудрыми и наивными. Это глубокое настроение вдумчивого художника, вызванное контрастом между миром идеала и миром действительности, находит себе выражение в юмористическом представлении жызни. Представляя, таким образом, особый склад миропонимания, Ю. естественно находит выражение в особой эстетической категории и в особой литературной окраске. Пользуясь старой классификацией темпераментов, можно, с известными оговорками, сказать, что холерику свойственно патетическое изображение жызни, меланхолику - элегическое, сангвинику - комическое, флегматику - юмористическое. В эстетике, поэтому, важно отграничить Ю. от комического и возвышенного, в литературе - от сатиры.
Действие, поверхностно сходное с действием комического, по существу в известном смысле противоположно ему: оно не так порывисто, неожиданностью контраста не вызывает взрыва хохота, но более глубоко и более продолжительно. Легко забывается острота - непреходящим остается в душе настроение, пробужденное тихой, грустной усмешкой Ю. Бывают, конечно, и сочетания комизма и Ю.: отдельные злоключения Дон-Кихота могут быть только комичны, но в своей целокупности судьба благородного рыцаря печального образа есть образец самого возвышенного Ю. В то время как комизм выдвигает лишь забавную, веселую сторону бессмысленного, уклоняющегося от нормы явления, Ю. останавливается на его серьезной стороне или, наоборот, останавливается на смешных сторонах того, что всем представляется серьезным. Поэтому не без основания Ю. определяют, как "возвышенное в комическом". И возвышенное, и комическое основаны на действии контраста. Возвышенное заключается в изображении лиц, характеров, действий или явлений и отношений далеко превосходящих по размерам и значению обычную и общую меру вещей, соотведствующую миру. В комическом изображаемые явления оказываются настолько же ниже этой общепризнанной нормы. Итак, контраст между изображением и тем, чего ждет наша мысль, есть основание этих двух категорий. Но в то время как возвышенное и комическое ограничиваются лишь изображением своего предмета, предполагая в зрителе уже готовую меру вещей, контраст с которою и сделает для него предмет возвышенным или комическим, Ю. изображает этот самый контраст. Явление, смотря по точке зрения, может быть великим или малым, разумным или нелепым, идеальным или материальным: Ю. соединяет эти точки зрения - и предмет в его изображении становится не возвышенным или комическим, но тем и другим одновременно, т. е. юмористическим. Равновесие обеих сторон в контрасте - такова характернейшая черта Ю. Казалось бы, нет и не может быть никакого равновесия между действительным явлением и той идеальной нормой, которая служит единственным и непогрешимым мерилом оценки действительности. Но если в идее воплощено все истинное, справедливое и разумное, то и самая несовершенная и неразумная действительность все же имеет пред нею преимущества: во-первых, она существует и этим самым приобретает в душе человеческой самостоятельность, подчас отстаивающую себя вопреки требованиям идеи; во-вторых, самая ценность идеи зависит до известной степени от ее силы претвориться в жизнь: идеи неосуществимые суть мертвые идеи. Связанный жизнью чувства с миром реальным, Ю. исходит из глубокого сознания значительности, ценности и истины идеала. Однако, он не клеймит реальное за его отступление от идеала: он сочувствует ему, находя в нем неисчерпаемый источник для живой деятельности чувства. Но непосредственности в этом чувстве мало: Ю. сентиментален и, быть может, поэтому чувствует такую склонность ко всему наивному, маленькому, обиженному, к людям простым, к детям и старикам. Пассивное и всепрощающее сочувствие к изображаемому есть характерная черта Ю. Если сатире свойственно негодование, элегии - скорбь, то естественным настроением Ю. является тихая грусть, легко переходящая в усмешку. Пафос сатиры обращается против отрицательных явлений, который она сопоставляет с своим идеалом. Элегическое настроение скорбит о потерянном или недосягаемом блаженстве, идиллическое - искусственно воссоздает его. Везде мы сталкиваемся с волевым элементом, везде проявляется деятельное отношение чувства к изображаемому миру. Наоборот, юмор предоставляет миру его несовершенство: он отмечает его - и усмехается. Область сатиры уже: она касается только нравственно-общественных явлений; предвечные законы, правящие судьбой отдельного человека, проходят мимо ее. Оттого она непримирима: Ю. преклоняется пред неизбежным, сатира оставляет противоречие между идеалом и действительностью непримиренным. А между тем, с точки зрения сатирика это примирение было бы возможно, если бы не было виноватых в нарушении закона жизни. И оттого сатира, негодуя, ожесточает нас, а Ю. успокаивает. Сатирик склонен к пессимизму, юморист - к оптимизму; сатирик - идеалист, юморист - реалист. Теоретики предлагают еще иные различные попытки классифицировать многообразные явления Ю. Различают три вида юмора - Ю. настроения, Ю. изображения, Ю. характера; выделяют также три его степени: 1) Ю. положительный (или оптимистический, Ю. в узком смысле), 2) Ю. отрицательный, сатирический и, наконец, 3) Ю. примиренный, преодолевший голое отрицание, иронический. Юмористическое отношение к себе или к миру является на первых порах оптимистическим: человек замечает все ничтожное, неразумное и мало сознательно, смеется над ним, сохраняя душевное спокойствие; неразумное в отдельных явлениях не колеблет его веры в великое и разумное. Это отношение сменяется негодующим: отрицательные явления представляются победоносным противником "идеи" в ее чистом виде; "идея" сохраняет свое господство в мысли наблюдателя, срывает маску с ничтожного и предстает во всей своей полноте и нерушимости. Отрицательные явления кажутся на этой высоте ничтожными и вызывают одну иронию, которая - будучи сама соединением резких противоположностей - часто является выражением Ю. Указанные три ступени различаются и в объективном Ю. Великий дар неподдельного Ю. - удел немногих писателей. Здесь мало одного таланта; надо быть широким, не расплываясь в безразличии; надо быть снисходительным и добрым, умея презирать и ненавидеть; надо соединять с естественностью остроумия чуткий такт и сознание меры; надо уметь совместить реализм и идеализм, лавируя между исключительным натурализмом грубой правды и болезненной ирреальностью романтиков. Ю. нет у Жуковского, нет у Золя, нет в литературе декаданса - нет и не могло быть. Говорят, Гегель не выносил и не понимал произведений Жан Поля; это вполне понятно - увлечения и отвлечения мышления, порвавшего связь с миром действительности, не могут ни на какой почве сойтись с Ю., полным непреходящего чувства реального мира. Эта двусторонняя, равно прочная и сильная связь Ю. с миром действительности и с миром идей составляет его характерное отличие. Его здравый смысл чужд идеологии в той же мере, в какой его идеализм чужд безыдейной пошлости практика. Величайшее произведение Ю., "Дон Кихот", есть в одно и то же время и насмешка здорового ума над фантазиями безумца, и торжество глубокого идеализма над грубым и пошлым здравым смыслом, "умом глупца". Классической древности почти чужд настоящий Ю., равно как и средним векам, в искусстве которых много самой резкой сатиры, самого грубого комизма, но нет Ю., ибо средневековой Европе еще чужда та субъективная душевная самобытность, которая составляет условие Ю. Лишь начало новой эпохи - вместе с произведениями Шекспира и Сервантеса - дает образцы высочайшего Ю. Примером и символом отношения классического искусства служит для Лацаруса сопоставление античного хора и шекспировского шута. И тот, и другой являются в драме представителями разума, рассуждения, пассивного сочувствия той или иной стороне, но у Шекспира разум находит олицетворение в том, кто для всех является дураком - и в этом заключен символ трагического бессилия разума; возвышенны мысль и мотивы шута, ничтожна и смешна его внешность: в этом глубокий Ю. его образа. В ХVIII веке Англия создает особую форму романа, проникнутого Ю. - и эта форма удерживается в английской литературе до нашего времени, дав таких представителей, как Стерн и Диккенс. Они оказали влияние также на немецкую литературу, но юмористические произведения Тюммеля, Гиппеля, Жан Поля Рихтера не достигли такого всемирно-исторического значения, какое имели английские юмористы, а юмористический элемент в произведениях романтиков - Тика, Клеменса Брентано, Кернера - искусствен и натянут. Среди немецких писателей XIX в. выделяются по своему неподдельному и живому Ю. Фриц Рейтер, Готфрид Келлер, Густав Фрейтаг; из более новых называют Генр. Зейделя, Ганса Гофмана, Э. фон Вольцогена, О. Э. Гартлебена. Замечательными представителями глубокофилософского Ю. гордятся также скандинавские литературы. Наоборот, в романских литературах, в среде более склонной к пафосу, чем к тихому сосредоточению, Ю. дал мало выдающихся образцов, и самый термин имеет иной оттенок значения. В высшей степени присущ здоровый юмор славянским литературам; в польской в нем заметнее оттенок сентиментальности, в русской он резче, подчас приближаясь в сатире. Ю. запечатлены чуть не все первоклассные дарования, составляющие гордость русской литературы - и попытка усмотреть в Ю. "ахиллесову пяту" Тургенева едва ли может быть признана основательной. Не только в общем отношении писателей к изображаемому миру отразился этот Ю., но особенно в целом ряде глубоко жизненных фигур, от Савельича Пушкина до Максима Максимыча Лермонтова, от "Старосведских помещиков" - Гоголя до "Бедных людей" Достоевского. Тот "видимый миpy смех и невидимые слез", которые считаются формулой Гоголевского Ю., дают антитезу более резкую, чем это наблюдается в Ю., почти сатирическую; и действительно, в том смехе, с которым Гоголь изображал своих чудовищных героев бесконечной пошлости, совсем не чувствуется характерного для Ю. примирения и сочувствия. Взглянули на мир сквозь призму Ю. также следующие литературные поколения; превосходные образцы Ю. мы находим в произведениях крупных и второстепенных писателей - Слепцова, обоих Успенских, Кущевского, Горбунова, Лескова, Короленко, Чехова. Ср. Lazarus, "Das Leben der Seеle" (3 изд., 1883, т. I); Lipps, "Komik und Humor" (1898); J. P. Richter, "Vorschule der Aesthetik"; Vischer, "Aesthetik" (т. I); Bahnsen, "Das Tragische als Weltgesetz und der Humor als asthetische Gestalt des Metaphysischen" (1877). А. Горнфельд Юнг (Thomas Young, 1773-1829) - английский ученый, по профессии врач. Из его произведений особенно выдаются: "A syllabus of a course of lectures on natural and experimental philosophy" (Лондон, 1792), где он впервые дал объяснение важнейших явлений зрения и установил закон интерференции сведа; "A course of lectures on natural philosophy and the mechanical arts" (ib., 1807), наиболее полное в то время английское сочинение по физике; "Elementary illustrations of the celestial mechanics of Laplасе" (ib., 1821); "Remarks on Egyptian papyri and on the inscription of Rosetta" (1815); "Account of some recent discoveries in hieroglyphical literature" (ib., 1823) и "Egyptian dictionary" (ib., 1829). Собрание его "Miscellaneous works" (Лондон, 1855), вместе с биографией Ю. издали Peacock и Leitch. Ср. "Memoirs of the life of Thomas Young" (Лондон, 1831).