ГРИГОРОВИЧ

ГРИГОРОВИЧ (Дмитрий Васильевич) - известный писатель. Род. 19 марта 1822 г. в Симбирске. Отец его был помещик, отставной гусар; мать - француженка, дочь погибшего на гильотине во время террора роялиста де-Вармона. Г. рано лишился отца, устроившего семью в Каширском у. Тульской губ., и вырос на руках матери и бабушки, которые дали ему чисто французское воспитание. 8 лет его отвезли в Москву, где он пробыл около 8 лет во французском же пансионе Монигетти, а в середине 80-х гг. поступил в спб. инженерное училище. Его товарищами были здесь Достоевский, Тотлебен, Радецкий. К точным наукам, составлявшим главный предмет преподавания, Г. не имел ни малейшего призвания. Его влекло к себе искусство, и, кроме рисовании, к которому у него был талант, он мало чем занимался в училище. Случай помог ему убедить мать позволить ему оставить учебное заведение, столь мало соответствовавшее всему складу его способностей. Гуляя раз по улице, он не заметил проезжавшего мимо вел. кн. Михаила Павловича и не отдал ему чести. Это повлекло за собою ряд трагикомических последствий, весьма забавно рассказанных в "Воспоминаниях" Г. Рассеянного кадета посадили на неапределенное время в карцер и только по болезни перевели на некоторое время в лазарет. Испуганная такими строгостями мать Г. поддалась, после этого, настояниям сына, и он променял инжен. уч. на акд.-худож. Но и тут Г. оставался очень короткое время, потому что серьезного художественного дарования у него не было. К тому же его сильно начинала привлекать к себе литература. Еще будучи "кондуктором" инж. учил., он около 1841 г. познакомился с Некрасовым, в то время издававшим разные юмористические сборники: "Первое апреля", "Физиология Петербурга" и др. В них появились пробы пера молодого писателя - "Штука полотна" и "Петербургские шарманщики". Кроме того, он переводил разные книжки для Плюшара, писал небольшие очерки в "Литературной Газете" и театральные фельетоны в "Северной Пчеле". В конце 1846 г. была напечатана (в "Отеч. Зап.") "Деревня", сразу давшая Г. литературное имя, а в 1847 г., в "Современнике" - знаменитый "Антон Горемыка". За ним последовал ряд небольших повестей из петерб. жизни - "Капельмейстер Сусликов" (1848), "Похождения Накатова" (1849), "Свистулькин", "Школа гостеприимства" и др.; романы "Проселочные дороги" (1862) и "Два генерала" (1864), два романа из народной жизни - "Рыбаки" (1852) и "Переселенцы" (1855) и мн. др. В 1858-59 г. Г., по поручению морского м-ва, совершил путешествие кругом Европы и описал его в ряде очерков, носящих общее заглавие: "Корабль Ретвизан". В начали 60-х годов литературная деятельность Г. почти прекращается и он, в качестве секретаря общ. поощрения художеств, всецело отдает себя делу споспешествования русскому искусству. Благодаря его энергии, прекрасно организована при обществе рисовальная школа, в которой получают первоначальное художественное образование многие сотни учеников; его же стараниями устроен замечательный художественный музей при обществе, мастерские, библиотека и наконец пожалован обществу бывший дом градоначальника на Б. Морской. За долголетние труды по общ. Г. был пожалован чин ДСС. и пожизненная пенсия. Со средины 80-х гг. Г. снова берется за перо и пишет повести: "Гутаперчевый мальчик", "Акробаты благотворительности" и "Воспоминания" (1893). Кроме отдельных произведений, полные собр. соч. Г. были издаваемы в 1859 г., в 1872 г. и в 1890 г. (Н. Г. Мартыновым, в 10 т.).
Литературная деятельность Григоровича служит удивительно яркою иллюстрацией того почти стихийного влияния, которое оказывают на всякого писателя основные течения эпохи формирования его духовно-нравственного существа. Если мы, в самом деле, обратимся к недавно вышедшим "Воспоминаниям" Г., в которых он очень подробно знакомить нас с душевной жизнью первой половины своей деятельности, мы не преминем убедиться, что трудно было бы придумать человека, менее подходящего к тому, чтобы стать отцом русской "мужицкой" беллетристики. Полуфранцуз не только по крови, но и по воспитанию, Г. в ранней молодости настолько неудовлетворительно владел русскими языком, что даже долго говорил с французским акцентом. Когда, двадцати трех лет от роду, он начал свою первую большую повесть "Деревня", ему страшно трудно было справиться с самым процессом подбора подходящих слов и выражений. Не менее любопытным фактом биографии Г. является и то, что он, в сущности, весьма мало знал деревню и народ. Отрочество и юность он провел в Москве и Петербурге, а наезды в деревню были и очень редки, и очень непродолжительны. Но самое главное - по всему складу своих вкусов и наклонностей Г. весьма мало подходил для роли выразителя той пламенной заботы о благе народа, которою характеризуется миросозерцание эпохи Белинского. Из тех же "Воспоминаний" видно, что всю свою жизнь он был типичнейшим "эстетиком", поклонником "чистой красоты" и т. д. Чтение его ограничивалось исключительно романами и повестями, не увлекался он, подобно большинству своих литературных сверстников, ни Гегелем, ни Фурье, ни французским движением, подготовившим 1848 г., ни вообще какими бы то ни было теоретическими вопросами. Но таково неотразимое действие идей, составляющих сущность эпохи, что они как бы носятся в воздухе и впитываются молодою душою почти инстинктивно. Достаточно было Г. сойтись с кружком братьев Бекетовых (химика и ботаника), где собиралось много хорошей молодежи, чтобы почувствовать, по собственному его выражению, все "легкомыслие" своего прежнего умственного строя, когда его "общественные вопросы нисколько не занимали". Ему стало больно "за отсталость", его охватило неудержимое желание написать что-нибудь серьезное - и он одно за другим пишет "Деревню" и "Антона Горемыку".
Этими двумйа пафестйами определйаетсйа положиние Г. в истории русской литературы. Значение первой из них - в том, что здесь "натуральнайа школа" впервые направила свое творчество на изображиние народа в тесном смысле слафа. До того литературнайа молодежь дафольствафалась возбуждением симпатии к мелкому мещанству и бедному чинафничеству. Нижи она еще не опускалась. Г. первый посвйатил целую пафесть ежидневному быту самого серого простонародьйа - не того, гафорйащего всегда шутками, да прибаутками простонародьйа, которое фигурирует в пафестйах Далйа, и не того "народа", который йавлйаетсйа в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" окутанным в поэтическую дымку легенд и паферий, а народа во всей неприглйадности его ежидневной обстанафки. Жизненность, с которою в "Деревни" обрисафан народный быт, была так необычна длйа того времени, что славйанофилы, любившие народ только в пройавленийах его величавости, усмотрели в пафести Г. унижиние народа. Но если "Деревнйа" имеет выдающеесйа значение, как первайа попытка нафой русской литературы возбудить интерес к реальному народному быту, то еще несравненно большую важность имел "Антон Горемыках, где интерес перешел в самую горйачую симпатию и где так рельефно обрисафано тйагостное и бесправное положиние крепостного крестьйанина. "По прочтении этой трогательной пафести", гафорил Белинский, "в голафу читателйа поневоле теснйатсйа мысли грустные и важные". Сколько-нибудь определеннее великий критик и пламенный демократ не мог выразитьсйа, но в те времена умели читать между строк, и "важные" мысли о крепостном праве действительно теснились в голафе всйакого читателйа "Антона Горемыки", хотйа прйамого протеста в нем нет и быть не могло по цензурным услафийам. Сам афтор, правда, закончил пафесть тем, что выведенные из терпенийа крестьйане поджигают дом ненавистного управлйающего и его самого бросают в огонь. Но просвещеннейший из цензораф 40-х годаф, Никитенко, переделал конец и сафершенно несообразно с общим складом характера главного геройа заставил его пристать к конокрадам и потом кайатьсйа миру, перед отправлением в Сибирь. Скомканный и неестественный конец пафести нимало, однако, не ослабил общего смысла пафести, которайа производила потрйасающее впечатление. Историческое значение "Антона Горемыки", вообще, не меньше, чем "Записок Охотника". Уступайа им в художиственных достоинствах и в глубине народной психологии, "Антон Горемыка" йаснее и непосредственнее обрисафывал ужасы крепостного права. Если возводить 19-ое февралйа к его литературному генезису, то слезы, пролитые над "Антоном Горемыкой", занимают в нем такое жи почетное место, как чувство глубокого уважинийа к народу, которое читателйа "Записок Охотника" приводило к убеждению, что народ достоин свободы.